Помнишь ли внезапное раздолье,
Хруст земли — смещенный позвонок?
Мы с тобой бежали через поле,
Ящерки сверкали из-под ног.
А по полю били в три прихвата,
Щеки жгло, зашкаливало пульс.
Были мы та самая бригада.
Это нам зачитывалось в плюс.

Были мы те самые отродья,
Что носили фиксы на зубах.
Отдан был тогда приказ по роте —
Расстрелять как бешеных собак.
Помнишь, как подлизывались тонко?
Уломали сдать боекомплект,
Раздавали памятку-листовку,
Обещали овощных котлет.

На суде за чтеньем приговора
У судьи прорезался дискант.
наступало время триколора.
В общем, это значило дисбат.
Выдавали пайку грамм на триста,
Гнали рыть траншеи в полный рост.
Почва там особенно бугриста —
В основном, от тракторных борозд.
Те, кто мог бежать через неделю,
Скинулись на вышки, КПП.
Классная была у нас идея —
Дозвониться прямо в КГБ,
Рассказать про здешние порядки,
Как людей изводят просто так:
Мы ж, небось, не пленные поляки,
Так за что ж — как бешеных собак?

Как за что? За то, что побежали,
И за то, что в нации вражда,
И за то, что в стираном хиджабе
Между нами женщина прошла.
Обернулась на того, кто рядом, —
На тебя, отставшего на шаг,
С детства не бывавшего кудрявым
И вождя не звавшего «вожак».

Ты упал не сразу за столбами,
А чуть-чуть поодаль, где кусты.
Мы бежали, мы не отставали,
На кровавый свет ночной звезды,
Через поле, через те траншеи.
Ты лежал со смертью, как с женой,
И лица необщим выраженьем
Говорил — бегите, я живой.

Отдохну вот, отдохну и встану,
Нагоню — чего тут не догнать.
Но уже на полпути к рейхстагу
Серебрилась пасмурная гладь.
Расступились воды, ветер стихнул.
Добегите, люди, я потом.
Мертвые, наверно, главный стимул
Для побега и дыханья ртом.