Снег за оголившимся окном.
Быт мой, перевернутый вверх дном.
Деловитый праздник неуюта,
Свадьба и поминки — два в одном.

Вычеркнуть бы, с кем я обжила
Те четыре прежние угла!
Да вот память, маетно и люто,
Коромыслом нá плечи легла...

Поехали, говорит.
                            Бросай свою глушь-Саратов,
И уже послезавтра,
                              в крайнем случае — в среду,
Куплю тебе перстень
                                  в сколько хочешь каратов,
И будем жить с тобой.
                                   Она в ответ: Не поеду.

Здесь у нас соловей,
                               хоть никакого в нем проку,
Поет и плачет,
                      и нет спасенья.
А зимой у нас
                      в ресторанчике «Крокус»
Скрипач играет по воскресеньям.

Тогда говорит:
                      А хочешь «Форд-Фокус» —
Лучший на Среднерусской равнине?
Только сядешь —
                        и через миг, без вопросов,
Глянут — ан нет тебя
                                и в помине.

Она в ответ:
                  Да не нужен «Форд-Фокус»,
Лучший от Балтики до Урала,
И даже не надо,
                        чтоб в ресторанчике «Крокус»
Музыка по воскресеньям играла.
Лишь бы сынок
                        одолел переходный возраст!
Лишь бы мама не умирала…

Ну, говорит, кума,
Уж с этим ты разбирайся сама.

И пошел он жить,
                           как прежде, на свете:
Никого не полюбил,
                               и не встретил
Ту, что мнилась, снилась
                                        в мысли рвалась —
Такая юная,
                 что еще не родилась…

Мелкий, щуплый, мучимый половым вопросом,
Никогда не любимый теми, о ком мечталось,
Он стоит на плацу под дождем, забирающим косо,
И уныло прикидывает, сколько ему осталось.

Как ни крути, до дембеля — без недели полгода.
Целых полгода добродетели защитного цвета.
За которые, если что и улучшится, так только погода,
Или вдруг старшина подорвется... Но не будем про это.

Поговорим о противнике. На него надо много дуста,
А дуст теперь в дефиците, чтоб ему было пусто.
На старшину же требуется лишь немного тротила,
А при достаточной меткости — одной бы пули хватило...

В общем, защитник Отечества пребывает в подсчетах.
(«Я вернусь, мама!») И подсчетов — до черта.

Что будет дальше? —
К арифметике ограниченно годный,
Он все равно выживет, средь тревог и побудок,
При врожденном умении держать удар на голодный
Или — реже — впрок набитый желудок.

«Убежать от постылого мужа...» —
Эта песня слагалась веками.
            Отражаются ангелы в лужах
            Облаками...

«Стану я медоносной травою
Для тебя, мой любимый, горячий!»
            Только небо над головою
            Не спасет уж теперь и не спрячет...

Неужели могло быть и хуже?
Неужели все это со мною?..
            Убежать от постылого мужа —
            Возвратиться ничейной женою...

Лишь первый выстрел прохрипел в долинах,
И ясно стало,
Что нет на свете лишних, нелюбимых,
Иль нужных мало.

Незаменим и пруд в вечернем плеске,
И птичий вылет,
И молодые ели в перелеске,
И вековые.

И не бывает неживой природы,
Где пули свищут.
И, кажется, уже и сумасброды
Покоя ищут.

Наступает возраст безответных любовей,
Беспристрастных оценок,
Безутешных печалей.
Это время по всем приметам даже фиговей
Того, что было вначале.

Вот какие мне истины приоткрылись!
Вот жить мне отныне с чем!
А вы — про экономический кризис,
Тоталитаризм,
Сановную чернь…

Над русским полем сумрачно и голо,
Тоскует птица.
И небо сыто душами по горло,
А бой все длится.

Опять беда ни в чем не знает меры
И рвет на части.
Но в мире нет безропотнее веры,
Чем вера в счастье.

Три года без любви...
                  Оплакивали стены
Убогий мой уют,
                  похожий на беду.
Но ясно мне теперь,
                  какие хризантемы,
О Господи,
                  растут в Твоем саду.

Их трудно не узнать.
                  Их из небесной чащи
(Под курткой схоронив,
                  роняя на ходу)
Тот для меня украл —
                  насмешливый, летящий, —
С кем, видимо, теперь
                  я в рай не попаду.

Ну, пусть хоть на земле.
                  При нем горят зарницы,
Судьба меняет ход,
                  и рушатся дела.
А как свежи цветы!
                  И солнце сквозь ресницы...
Три года — без него!
                  Ну как же я могла!

От смрада, от нервного быта,
От лютой толпы городской —
Туда, где дорога размыта
Не видной на карте рекой,

Туда, где светлы и бесслезны
Окошки над самой травой —
Какие бы темные звезды
Ни плыли над головой;

И стадо — послушно, тягуче —
Ползет на пастушеский зов —
Какие бы сизые тучи
Ни застили горизонт.

Средь ласковых ив у обочин —
Дубок, восходящий на склон.
Он молод, размашист и прочен,
А значит — да здравствует он!

Да здравствует в дебрях кизила
Шмелиная спелая власть! —
Какая бы смерть ни сквозила,
Какая бы ложь ни сбылась.

Отмокаю на средней Волге.
Здесь мордатые, как бульдоги,
По-над клумбой львиные зевы
(Если пойти влево).

А если пойти вправо —
Там, как церковка, пятиглава
Сопка — в сочных лучах заката
Златоверха и синевата.

И моря никакого не надо,
И никакого Василия Блаженного,
За окном — берез светящаяся колоннада,
Как символ — чего бы? — ну, скажем, счастия женского.

Напиши мне. Конечно, непривычно и недосуг.
И увидимся скоро — лишь округа вспыхнет рябинами.
Я сама не люблю многословных.
И знаю, что не напишешь.
Но — вдруг?
Хотя бы по небу — строчками журавлиными.

Кроме дома родного,
Где посмертная слава
Дожидается часа,
Словно семя — воды,
Есть еще у поэта
Глухариное право:
За распахнутой песней
Не услышать беды.

И по черному небу,
Да по белому свету
Разлетаются песни —
Те, что жизни длинней.
От беды хорониться
Бесполезно поэту.
Так что чем хорониться —
Пусть не знает о ней.

Ночь ушла, как лодка из залива,
В сонный час украдена не мной.
Разнотраво, как нечесаная грива,
Бережок топорщится речной.

Тьма ушла. Ну, стало быть, счастливо.
Зреют шишки, медлят облака,
Трогательно жгучая крапива
Тщетно поджидает чужака.

Вдруг подбросив солнце, как монету,
Трижды ухнет леший из-за пня...
Вот бы хоть на миг, как чащу эту,
Ночь моя покинула меня!..

Горькая дань просвещенному веку
(Спятил он, что ли?
                                 Оглох и ослеп?):
Всю уникальную библиотеку
Бабка в войну обменяла на хлеб.

Хлеб тот промерзший детишки понуро
Отогревали, в ладони дыша...
Не оттого ли,
                      литература,
Перед тобой замирает душа?..

Насмешки такой бессердечной
Мы явно не ждали с тобой:
Любовь оказалась конечной —
Как жизнь и как боль.

Роняет июль с небосвода
Светил перезрелую гроздь…
Ну что с возвращенной свободой
Нам делать, теперь уже врозь?

А полночь в ответ мне хохочет
Всем сонмом нарядных огней:
Любовь оказалась короче!
А жизнь — оказалась длинней!

Здравствуй, осень!
            Кто тебя так весело, так метко назвал,
Разом выхватив
            из мрака и срама?
Здравствуй, прошлое,
            и ты, засиженный туристами перевал!
Здравствуйте,
            незнакомая полная дама!

Вон как сеттер
            вас тянет за поводок
В этот шорох
            и отсутствие лета!
Я люблю тебя, осень,
            за солнце и холодок,
За изгнание фиолетового
            и преддверье белого цвета.

Неслучайно водитель
            вдруг давит на тормоза
Не на красный,
            а на зеленый лист одинокий.
Смейся-смейся, бесстыжие,
            золотые твои глаза! —
Покуда не выпал снег
            и не вышли сроки…

А наказанье выпало мне проще:
Не ложь, не воровство,
Не темная ощеренная площадь —
Как будто ничего.

Лишь мысли свищут, целая обойма,
Не до смерти губя.
И так мне холодно с тобой, так больно! —
Почти как без тебя...

Когда мы
             уже не помышляем о лете,
Солнца не просим,
Начинается жизнь в терракотовом цвете —
Поздняя осень.

Краткая милость,
                          перед мертвой зимой — многоточье,
Славься вовеки!
Стеклянные яблоки
                               после морозной ночи
Стынут на ветке,

Падают,
           Словно елочные шары — разлетаются,
Только тронешь.
Лишь вороны все ахают,
                                      все придумать пытаются
Свой Воронеж.

А я каждый вечер гляжу,
Как тонет солнечный диск
В поздней кроне.
Только бы не облака!
Только бы не отвлечься,
Не проворонить!..

Вот и счастье прошло между делом,
Улизнуло с насиженных мест.
Ни к чему небесам огрубелым
Белой птицы мигающий крест.

И листвы поубавилось в кроне,
И кровинок у солнца в лице...
Ни на что я не жалуюсь, кроме
Замедления темпа в конце.

Как надеялась я! Как хотела,
Как просила мгновенности зла:
Ты ушел — и листва облетела,
Снег нападал, и я умерла.

В этом городе
                        ты дважды был счастлив —
Сначала со мной, потом с другой.
В этом городе
                        сердце рвется на части —
Прощай, дорогой!

Запиши на клочке, для истории,
Как зовется надежда и горе мое:
Евпатория.

А под утро все ангелы заняты —
Разгоняют дыханьем беду,
И дождями чернильными залиты
Все дорожки, куда ни пойду.

Поднимается сад поэтический,
И не выкорчевать, не сравнять.
Лишь бы юноши в должном количестве,
Лишь бы девушки в должном количестве
Продолжали стихи сочинять.