Вот я — тертый и битый, клекочущий горлом дырявым,
с липкой влагой подмышек, с облитым страстями лицом,
в этом воздухе вязком, во времени, трижды неправом —
и чего оно жмется, талдычит и смотрит скопцом?
Двести лет дуролому, с бровей полстолетья нависло,
а ни брата, ни злата, лишь время да рокот в ушах.
(Разучиться бы помнить большие и малые числа —
и обратно, по шпалам, судьбу отпуская на шаг…)
Как мне справиться с кровью и сладить с телячьим восторгом?
Ток прогнать через вены, в кожух на обмотку собрать?
Под рубильником гаркнуть — покойники встанут всем моргом,
потому что не нужно на этой земле умирать!
Мне мой срок не указан, не вы меня наземь собьете.
Я щербатые зубы сцепил — до конца достою.
И дослушаю, как вы спьяна мои песни поете,
и неслаженным пеньем терзаете душу мою.