Однажды он ко мне придет из темного двора,
и станет песенки скулить до самого утра,
он пропоет тарам-парам и баюшки-баю,
а я, услышав этот шум, улягусь на краю.
Он возмутится: что за бред не нужно так лежать,
ложись к стене там хорошо, там мягкая кровать.
И я послушаюсь его, прижмусь щекой к стене,
и стану осликов считать, живущих на луне.
Он допоет тарам-парам и баюшки-баю,
а я, как честный человек, не лягу на краю.

Я не то чтоб сошла на нет, но стою на месте,
на ступеньках мои следы перечесть по пальцам.
Электронный ящик дарит благие вести —
почтальон принес иглу, мулине и пяльцы.

Я бы села шить, но нужно полить алоэ,
подмести ковер, сходить в магазин за хлебом.
Моя кухня плавает, как каноэ —
над игольным ушком нитка белее неба.
/…пелену рождений начав с нуля
повернусь к стене, успокоюсь сном,
чудесным, розовым, где Земля
кажется яблоком за окном,
а голубь, попавший в сети гардин
расскажет мне из последних сил
что на могилу принес жасмин
тот, который меня убил…/

Девятнадцать тридцать — время нового сериала,
молока с корицей, булочек с шоколадом.
Пятый год февраль, а я еще не венчалась,
не лежала в постели с мертвым холодным братом.

Подъемные краны держат небо, как силачи.
Оно надулось, хочет рухнуть косым дождем.
День семенящим шагом пришел к ночи,
но никак не справится с ее замком.
Мир завис между светом и темнотой.
Ждут своего на щитах неоновые слова.
А в «Зоомагазине», как прежде, царит покой,
плавают рыбы, молчит сова.
Даже если на землю обрушится огненный дождь,
рыбы будут плавать. Сова молчать.
От «Зоомагазина» далеко не уйдешь.
Тень упадет, как мертвая,
будет лежать, лежать…

хорошо
что никто никого не ждет
что секундная стрелка
идет идет идет
что ты срастаешься
с раною ножевой
и никто не знает
ты мертвый
или уже живой
хорошо
что ты созреваешь
как зернышко на весах
и никто не видит
что происходит
в твоих глазах