Проснуться в канадской глуши,
у моря, конечно - в провинции,
добравшись на старом пароме
вечером предыдущим...
Не клавиши - карандаши,
не latte, а кофе в принципе,
скрипят половицы в доме,
в окнах туман вездесущий.

Уставиться в горизонт,
размеру и рифмам потворствуя,
в строки, слова облекая
обжечься тем самым кофе,
забыв рассеяно зонт,
собравшись будто бы в горстку,
к пристани местной шагая
шептать на удачу строфы.

Прикинуть, а как оно было бы,
вот если не так, а этак -
ну, если бы изначально,
чиновник в тогдашнем Риме
сказал - в Америку, стало быть?
- Там слишком жаркое лето -
Канада добрей и печальней,
и вывел бы в бланке имя…

Пасьянс сложился иначе,
что, даже, в общем естественно,
загадки остались, пожалуй,
в языковых нюансах.
Поставленные задачи
решались вполне ответственно,
сухой остаток за малым
- всего ничего декаданса…

Но все же, периодически,
на переправах паромных,
не от того, что истина
прозрачна и полутональна,
пророчествующих стоически,
сочтешь наивно нескромными.
скорее от догмы, бисером
рассыпанной столь банально.

И вот, уже за фарватером,
проплыв считай половину,
жаждешь побыть в провинции
на островах туманных
тому, что в иллюминаторах
мерещится под турбины,
предпочитаешь театр, где в лицах
... и столь многогранно.

Приемлешь за дар приходящие
слова что становятся строфами,
глядишь на горные выступы,
с рыбачьей, просоленной пристани
забыв имена щемящие,
чреватые катастрофами...
И наполняется смыслом
казавшееся немыслимым.

Когда исчезают видения
в очереди на посадку,
и острота восприятия
уходит куда-то в сторону
случившееся просветление,
как контур поверхности гладкой
стоном, как при зачатии
одарит примерно поровну.

Только морем сюда,
даже если открыты иные пути,
только морем, а после пешком,
и до каменных выступов Плаки.
Это памяти ранней слюда,
в ней надёжно застыл архетип,
Здесь Гагариных замочный дом,
Карасан, кипарисы и маки.
Вне таблиц умноженья
нехитрые рифмы слились,
и возник из кустов
непородистый серый котёнок,
вот и все достиженья,
по-гречески названный мыс
стал основой основ,
возникающей словно спросонок.
Аю-Даг как канва,
его можно коснуться рукой.
Птичьих скал силуэт -
мама все объяснит и расскажет.
Облекаясь в слова,
проникая морскою водой,
по прошествии лет
все идиллией кажется даже.
А могла по-иному
и вовсе сложиться судьба -
Александр Сергеевич
был бы здесь счастлив с Марией,
только всё невесомо
решается на небесах
нерешительность девичья
их разлучила Сибирью.
А поклон и наклон,
сослагателен он или нет,
и каким будет флаг,
как когда-то, и скоро в семнадцатом,
быть бы магии волн,
без орудий и скверных примет.
Как канва Аю-Даг.
Только морем сюда добираться

Становлюсь ретроградом, а впрочем, всегда ведь и был
таковым,
не ведусь, не приемлю, практически не успеваю,
болью чту баррикады, ведь ими чреваты раненья и дым,
героизм это здорово, горько - при этом порой убивают.

Восхищен и научным прогрессом и всем, что уже,
Даже в сфере услуг превзошло предсказанья Стругацких,
Но еще не придумали, что, если на вираже
остановится сердце... Таких еще нет инноваций.

В нашем будущем, в том что сегодня, реально сейчас,
до сих пор, нелюбовь, все равно как всегда остается собою,
не придумано средство, где взгляд, в совокупности с
лезвием фраз,
не оставит порезов и шрамов надолго в душе у обоих.

И что странно, но звезды по-прежнему столь далеки,
что падений их вовсе не хватит на все прозвучавшие в раз
пожеланья,
и скользит просмоленная лодка по старому руслу реки,
где вся прелесть лишь в том, что на всплеске весла
заострится вниманье.

Ретроградством своим не гнушаюсь, не каюсь, я в нем
сознаюсь,
застывать в янтаре нереально, но это отменно красиво,
словно детство с отрочеством манят в щемяще-саднящую
грусть,
где потерь еще нет, и старательно пишется счастье
курсивом.

Ответ развеян по ветру,
вопрос не прозвучал,
мой друг, - все это poetry,
но кто и с чем сличал...
В ответ приходит музыка,
когда ей в такт слова,
и в симбиозе с узами
допишется глава.
В истоках каждой фабулы
всегда живет сюжет,
а за припевом, стало быть
в тоннеле будет свет.
И если дождь обыденно,
по осени, вдоль крыш --
ты обо всем увиденном
с гитарой говоришь.
Такую собеседницу
ведь нужно заслужить,
покуда светло грезится
мы будем петь и жить.
Ответ развеян по ветру
так много лет назад,
и стрелки на хронометре
как в янтаре лежат.
Мы будем соответствовать,
но нам претит шаблон
". Ах Александр Герцович. "
Везде, со всех сторон.

Флейтист Ростислав, созерцанию чужд, говорит о
высоком,
Погоде не внемля, которая вовсе исчезла к полудню,
Скрипачка Стефания потчует небо березовым соком,
Размеренно ищет в испанском венок соответствий по
месяцу грудню.
Они притворяются в том, что ни слова не знают по-
польски,
Так в общем удобней, не нужно стесняться намеренных
взглядов,
Скрипачка Стефания даже сквозь призму не выглядит
скользкой,
Пропал Ростислав, он всего-то хотел оказаться с ней
рядом...
Не так, где все явно, и в сторону Кубы глядят ареолы,
А так, чтобы кофе, и дождик осенний на улице Львова,
А Света- Стефания любит за чаем читать про престолы,
И ей нагота - не свобода, а даже скорее как будто оковы...
Они говорят по-английски про магию улиц Ки-Веста
О кошках, o том, что у дядюшки Хэма не кажется
праздным,
А Свете по сути так хочется быть вожделенной невестой,
А Ростик ей астры хотел бы дарить, вот и все соблазны.
Они притворяются, будто и вовсе не мыслят по-русски,
Но в ней ненароком, так явно и мило сквозит киевлянка,
А он, ошалевший от цвета волос, ощущает нагрузки
И вовсе не здесь, а давно уже с ней в переулках Таганки.
Он просит чуть слышно - не уходи, а она - никуда я не
денусь.
Он смотрит на волны, а после как в небо - в глаза не
мигая,
Она говорит - знаешь, что - отвернись, я пожалуй оденусь,
И верится им, что в четвертой случившейся жизни не
потеряют.

Однажды Францию насквозь
ещё не траченную смутой
в автомобиле - на авось,
что вовсе не "Париж-Дакар"
с той, первою ещё не врозь.
Не вышли книги.. .Атрибутом
ещё не стало ремесло,
в Москве романтики угар...

И по французской скоростной,
под сигаретку с рок-н-роллом
туда, к лазури берегов,
где все без комплексов, с листа,
сквозь Сент-Этьен, с его тоской
той детской, связанной с футболом,
под Авиньон, в котором кров
с вином и сыром, неспроста.

И вновь дорога, "шансонье
всея Руси" глаголет правду,
без верха та, что за рулем,
она свободою пьяна,
а мили-километры-лье
летят, и тот полет оправдан,
ведь пролетает за окном
во снах живущая страна.

А утром море, и рассвет
над Ниццей небом воспаленным
сулил созвездие чудес
и по наитью не солгал.
С тех пор случилось много лет,
и быть во Францию влюбленным -
как в шторм взойти на волнорез,
и лицезреть усмешки скал...

Женщины, танцующие танго,
веско отличаются от прочих -
бедствуют они, либо пророчат,
время им воздаст, согласно рангу.
Веря только временно держащим,
в ритме они движутся по свету,
в Лиму прилетят, затем в Сиэтл,
в танце им спокойнее и слаще.

В прецедентах - правила милонги,
близость эфемерна и банальна,
все на грани в этой жизни бальной -
быт в Торонто, нелюбовь в Гонконге.
Посиделки в Вилледже у "Данте",
перевод через Майдан, или из Лорки,
Борхеса от корки и до корки.
Пламенной подругой Команданте.

Женщины, танцующие танго, -
героини каверзных сюжетов
редко остаются у поэтов,
полагая, что прикрыли фланги...
Гладкого им пола, светлых мыслей,
Дочерей, послушных и щадящих,
Женского, причудливого счастья,
И полетов в дерзновенной выси.

В континентальных Ботанических
цветут сады Ее Величества,
ее Высочества, Сиятельства,
и несмотря на обстоятельства
смешна порой и незначительна
любовь к занятным существительным,
тем что таятся в одностишиях -
где много проще быть услышанным,
с начала века вопиющему
к нелепо-каверзному случаю -
многоэтажному, частичному,
мало потворствуя приличию,
он все вершится эпизодами,
на откуп географий отданный,
перешагнув десятилетия,
где чувствам верят междометия
всех межсезоний и безвременья,
есть, правда общность поколения...
Как эта общность притягательна,
жаль, что падеж бытует дательный,
три жизни, или сколько можно их,
травить винительно-предложными,
где нивелируется истина,
как десантирование в Приштину.
Прямая речь - всегда риторика,
как не взывай к "бедняге Йорику",
к тому ж в грядущих послесловиях
нас обозначат в категориях
настолько чуждых восприятию,
что возведется к антипатии
наша приверженность иронии -
колибри, купола, бегонии.
Все много проще, и язычески,
ведь на аллеях ботанических
живут цветы ее Величества,
считает жизни метроном.