Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Критика


Михаил Квадратов, «Гномья яма»
М.: «Современная литература», 2013

Первые вечера чтения романа Квадратова убаюкивают — красиво, поэтично, тягуче. Третья ночь вернула читателя на исхоженные пешком Басманки, в круги возле Лефортова с неизменным попаданием на АБВГДЕйку. Возвращение назад, в несусветные подвалы памяти, где происходит больше, чем выносится на свет. И надо стать гномом, гномием, чтобы снова все увидеть, вспомнить и пережить. Опьяняющие романы читать не впервой. Один словно написан чачей, другой — сакэ. Третий — вообще сангрией. А тут все написано водкой — точнее, спиртом «Royal», когда за несколько лет очередь в магазин вымирала наполовину, но пресс-папье все так же воцарялись на столах из нешпона не-«ИКЕА». Другой русской жизни — новой, больной и суровой — было напополам со смертью. Первый роман про 90-е, прочитанный без дурацкой ностальгии.
Автор чаще ходит по твоим следам, чем даже ты сам. Забирает тихим, еле слышимым в первом ряду поэтической посиделки голосом, на предмет — вы где уже? И есть ли вас еще? Когда бы вновь довелось пережить впечатления, близкие к дублинскому Джойсу, парижскому Кортасару или лондонскому Хаксли. Тут вот московский Квадратов — меря, удмурт, физик, философ. И поэт. Медленно, как игла в вену, вводятся расхожие характеры — условно, трус, бывалый и балбес. Очень условно. На имени, фамилии и прошлом — не остановишься. Все из наших, из сегодняшних. За каждым миры и отчуждения, нивелировка 90-х. Тем и стала, что рожи обернулись рожами, лица — лицами, звери закопались, а людей… раз-два-три, посмотри-оботрись. На самом деле, о чем этот роман Михаила Квадратова — с ходу не определишь. Вероятно, по схожим ощущениям всякого водораздела — он о всеобщем водоразделе, который не за горой, не за Кукуем, не из подвала в Яузу утек. И вышел в нас не тем, чем предки грезили, бредили, жили и умирали. Чем-то иным. Почитаем, авось поймем.
Мы с автором ровесники, посему когда он застревал делом и воображением в складе-подвальчике Немецкой слободы, читатель за жидкой пачкой долларов топал по ул. Лукьянова, как раз между двумя Басманными. В некий НИИ, где в катакомбах не только элементали обитали, но и тогдашний средний класс чипсы фасовал денно и нощно — чин-чинарем. Выживание. Каким невообразимым способом в середине-конце девяностых читатель и писатель не напоролись на пулю-дуру и штык-молодец — вопрос десятый. Об этом вскользь поведают выщерблины на каменных пресс-папье и осушенные промокашками капли непонятного цвета всей новейшей истории. История всегда о многом умалчивает. Пока пытливый ум писателя не начнет отколупывать то тут, то там — слой за слоем, факт за былью, событие за топонимом… Открыв первую страницу романа, вы уже попались, теперь до последней, пусть едва фокусируя строчки в предутреннем свете — придется, как в песне — добрести-доползти-доехать. Не потому, что трэш, ад, бурлеск или бесстыдно натурные сцены заставят обкусанным ногтем отгибать страницу за страницей. Здесь не Фёдор Михайлович, не Михаил Евграфович, никакой не скрипт к порно-сериалу и совсем не фэнтези с гоблинами. Хотя нечисть присутствует. Она, как история — незримо, мистически прошивает страницы недавней повседневности, сны от которой до сих пор со специфическим потом и запахом.
Вслед за неторопливым рассказчиком попадаем то в ранне-Петровское потешное времечко, то в Европу пост-Парацельса, то в домосковскую эпоху племен и порядков, то во времена сотворения мира и язычеств, то в некогда номерные заводы Сарапула и Урала. И вот так, от Бабочки и Древа Мира до тайн Кунсткамеры и позавчерашних будней — рискуем застрять во времени и себе. Ненадолго, зато с пользой, с чувством, с расстановкой. Ибо и роман не за вечер уложился на бумажные листки А4 или заполнил вордовские страницы дисплея — десять лет, не шутка.
Намеренно не стану пересказывать сюжет. Точнее, их там не один. Да и привлекательность романистики в духе опусов Булгакова, Доктороу, Павича и иже с ними никто оспаривать не возьмется. Не стану еще и потому, что те, кому книга попадет в руки, сами свое удовольствие (может, и не одно) получат сполна. Дотошные экскурсы в историю интереснейшего уголка Москвы, обильные ссылки и параллели, позволяющие в авторе угадать талант создателя добротного фикшен — чертовски подкупают. Метафоры в строчку, а не в столбик удаются писателю Квадратову так же, как прежде в стихотворном творчестве. Пусть это его дебютная крупная вещь в прозе.
Предполагая, что вам ее захочется отложить, не дочитав, хитрый сочинитель сделал все, чтобы этого не случилось. Многослойным движением тем и историй, почти энциклопедическими или намеренно наукообразными ссылками, занятной манерой повествования, практически полным отсутствием спецэффектов. Вроде эротики или погонь со стрельбой. Это не бульварный фейк, не сюси-пуси, не детектив. Скорее, игра воображения на стыке фактов, домысла, фантазий и идей. В упаковке истории клерка обычной конторы «рога и копыта» образца новейшего времени. Наконец, попытка осмыслить многомерность бытия в период распада и движения цивилизации — через все, что укладывается в голове главного героя. Личным опытом, жизненными наблюдениями, тонкими связями с нематериальным или грубыми — с обыденным. Своеобразная характеристика недавнего прошлого с сегодняшней колокольни. Местами ироничная, саркастическая, по-доброму теплая и вовлеченная…
Подспудно даже захотелось в недалеком будущем увидеть «Гномью яму» на басурманских языках — сознаюсь, злорадное желание: не все же нам «Кротовые Норы» или «Осиные Фабрики» в переводах почитывать… Тем более, что познавательно книга очень полезна. И задумываться над тем, куда ведут читателя гномы и другие обитатели столицы, страны, мира — никакой язык не помеха.
Потом начнут разгадывать роман — это, наверное, кому-то денег принесет или славы. У читателя-участника той московской жизни, даже ее гномьего варианта — козырь в рукаве, у автора вообще джокер. Он, хоть и удмуртский родом, Москва его детище, на ладонях лежит — перелистывай. В первой участи наметишь место и действие, во второй — сопереживание, в третьей — условности, но есть и четвертая — собственно, язык. Квадратов пишет медленно, если вдуматься в приводимые столбиком, но совсем не поэтические ссылки — вероятно, о важном. В энтомологическом ряду от Линнея сыщете массу знакомых психотипов и характеров, в короткой справке из ПСС Ленина — разные варианты предыдущей и будущей жизней. Скрытые метафоры практически в каждом столбце факультативных как будто сведений — про моль, пресс-папье (а что это? спросят нынешние дети), бабочек и запахи. О, эти запахи!.. Провокации, которых на страницах романа — в избытке. Ямы такие, гномьи — попадаешь, как в страну или время. Или город, или жизнь. Кому-то захочется, чтобы современный роман был неглубок, скоротечен, изящен, насыщен и обтекаем. У этого автора он таким быть отказывается. Вчитываешься в случайный эпизод: конечно, не «бешеные псы», а реальные из «бывших», но с положением-званием — вершат «кровлю» любой спокойной и беспокойной жизни. Вдумаешься, а на что, собственно говоря, десяток-другой лет человеческой бабочки-души улетают? Почему в угро-финском эпосе так уютно, а в иных — муторно, беспокойно? Добрая половина этой книги — о том же. О непрочитанности, непривязанности, неприкаянности. Так живем. О том и пишем. В последней части романа автор глубоко и тонко рассуждает о поэзии, о прозе — и в жизни, и в книге.
Очень интересные раздумья, по-Апдайковски струящийся поток сознания…
Когда тебе за полтинник — есть что сказать. Убедительно, негромко и вслух. Почитайте «Гномью яму», обязательно включится внутреннее чутье — к проискам гномиев, внешних и внутренних, к запахам истории, к ощущению судьбы. К небезысходности нас всех — где бы, как и что с нами не случалось. Именно об этом, по-моему, пытается сказать автор романа. По большому счету, ему это удалось.

Александр ПАВЛОВ