Евгений СТЕПАНОВ
Москва
ПРОКУДИН
Плачет Егорка Прокудин —
Счётчик удач на нуле.
Не было, нет и не будет
Рая на грешной земле.
Плачет мужик горемычный,
Феней бранит этот мир.
Пьёт по старинной привычке
Чёрный, как вечер, чифирь.
Воспоминаньям заслона
Нет — не уймутся никак.
И вспоминается зона,
Шконка, больничка, барак.
Острая, как пилорама,
Память крошит мужика.
Мамочка, мамочка, мама,
Участь его нелегка.
Плачет Прокудин Егорка —
Радости нет ни на грош.
Что ж ты, судьба-крохоборка,
Слёзы ему не утрёшь?
Счётчик удач на нуле.
Не было, нет и не будет
Рая на грешной земле.
Плачет мужик горемычный,
Феней бранит этот мир.
Пьёт по старинной привычке
Чёрный, как вечер, чифирь.
Воспоминаньям заслона
Нет — не уймутся никак.
И вспоминается зона,
Шконка, больничка, барак.
Острая, как пилорама,
Память крошит мужика.
Мамочка, мамочка, мама,
Участь его нелегка.
Плачет Прокудин Егорка —
Радости нет ни на грош.
Что ж ты, судьба-крохоборка,
Слёзы ему не утрёшь?
* * *
Дожил дурак дураком до седин.
Нынче один — вроде анахорета.
А вместо водочки — валокордин.
А вместо девочек — муть Интернета.
Вот ведь какая настала пора,
Вот ведь какая, скажи, незадача,
Если сумел дотянуть до утра —
Значит, тебе улыбнулась удача.
Чётко работает почта небес.
Сердце колотится, точно в аврале.
Видно, архангелы шлют SMS.
Лучше бы всё-таки не присылали.
Нынче один — вроде анахорета.
А вместо водочки — валокордин.
А вместо девочек — муть Интернета.
Вот ведь какая настала пора,
Вот ведь какая, скажи, незадача,
Если сумел дотянуть до утра —
Значит, тебе улыбнулась удача.
Чётко работает почта небес.
Сердце колотится, точно в аврале.
Видно, архангелы шлют SMS.
Лучше бы всё-таки не присылали.
* * *
Дробит на части капитал
Мозги и слабенькие страны.
И человечек снова мал.
И вновь зализывает раны.
И — в телевизор погружён —
Стремится жизнь узреть иную.
А телевизор, как шпион,
Ведёт работу подрывную.
Но если кто-нибудь решит,
Что мир в руках пройдохи беса —
Над тем заплачу я навзрыд,
Ведь тот не понял ни бельмеса.
Мозги и слабенькие страны.
И человечек снова мал.
И вновь зализывает раны.
И — в телевизор погружён —
Стремится жизнь узреть иную.
А телевизор, как шпион,
Ведёт работу подрывную.
Но если кто-нибудь решит,
Что мир в руках пройдохи беса —
Над тем заплачу я навзрыд,
Ведь тот не понял ни бельмеса.
ПАМЯТИ ВАЛЕРЫ
Тётка с косою приходит непрошено —
Стол накрывай второпях.
Тихое слово Валеры Прокошина
Нынче звучит в небесах.
Лучшим поэтам немного отмерено
Лет и удачливых дней.
Тихое-тихое слово Валерино
Всё почему-то слышней.
Стол накрывай второпях.
Тихое слово Валеры Прокошина
Нынче звучит в небесах.
Лучшим поэтам немного отмерено
Лет и удачливых дней.
Тихое-тихое слово Валерино
Всё почему-то слышней.
ПАМЯТИ САШИ
В дурдоме живёшь ли, на воле —
Нигде не сносить головы.
А жизнь — это минное поле.
Повсюду воронки и рвы.
Печальна планида, плачевна.
И на сердце горечь и боль.
Как дико, что Саша Ткаченко
Уже не сыграет в футбол.
Крымчакская книга — нетленка.
Придуманный эпос велик.
Как дико, что Саша Ткаченко
Иных не задумает книг.
Не нами расписаны роли.
Мой друг на другом берегу.
А жизнь — это минное поле.
Опасность на каждом шагу.
Нигде не сносить головы.
А жизнь — это минное поле.
Повсюду воронки и рвы.
Печальна планида, плачевна.
И на сердце горечь и боль.
Как дико, что Саша Ткаченко
Уже не сыграет в футбол.
Крымчакская книга — нетленка.
Придуманный эпос велик.
Как дико, что Саша Ткаченко
Иных не задумает книг.
Не нами расписаны роли.
Мой друг на другом берегу.
А жизнь — это минное поле.
Опасность на каждом шагу.
НАДЕЖДА
Не грусти, дочь моя,
что отец твой небросок.
У отца за спиной пара крепеньких крыл.
Если жизнь это пачка смешных
папиросок,
Может быть, я покудова не докурил.
И сознания груз не убийственно тяжек,
И надежда на вечность, как прежде,
дана.
Остаётся — Бог даст! —
ещё много затяжек.
На худой же конец — остаётся одна.
что отец твой небросок.
У отца за спиной пара крепеньких крыл.
Если жизнь это пачка смешных
папиросок,
Может быть, я покудова не докурил.
И сознания груз не убийственно тяжек,
И надежда на вечность, как прежде,
дана.
Остаётся — Бог даст! —
ещё много затяжек.
На худой же конец — остаётся одна.
* * *
Я навьючен, точно верблюд, тюками,
Тюками контрактов, проблем —
напасть.
Я поддерживаю сердце руками,
Иначе оно может упасть.
Двадцать лет кряду — офис, работа,
Галстук, точно удавка, сорочка, пиджак.
Я хочу, как Мюнхгаузен,
вытащить себя из болота.
Вытащить себя из болота я не могу никак.
Я люблю Наташу — она далече.
Прогоняю Машу — она со мной.
Получается так: судьбе невозможно
перечить.
Получается так: жизни не будет иной.
Тюками контрактов, проблем —
напасть.
Я поддерживаю сердце руками,
Иначе оно может упасть.
Двадцать лет кряду — офис, работа,
Галстук, точно удавка, сорочка, пиджак.
Я хочу, как Мюнхгаузен,
вытащить себя из болота.
Вытащить себя из болота я не могу никак.
Я люблю Наташу — она далече.
Прогоняю Машу — она со мной.
Получается так: судьбе невозможно
перечить.
Получается так: жизни не будет иной.
* * *
И — тесно папироске в пачке.
И — тесно костерочку в печке.
И — тесно в конуре собачке.
И — тесно бабкам на крылечке.
И — тесно мне в квадрате неба.
В прямоугольнике державы.
Но — плакать, плакаться нелепо.
Всем — тесно, всем, о, Боже правый.
И — тесно костерочку в печке.
И — тесно в конуре собачке.
И — тесно бабкам на крылечке.
И — тесно мне в квадрате неба.
В прямоугольнике державы.
Но — плакать, плакаться нелепо.
Всем — тесно, всем, о, Боже правый.
* * *
У зимы затянулся жестокий забег.
Сумасшедший, безжалостный
мартовский снег
Закрывает ресницы
московским прохожим.
Что-то скрыть иль укрыть он желает,
похоже.
Он метёт день-деньской,
он метёт и метёт.
Лишь один необычный, седой пешеход
Не страдает от снежного круговорота.
Потому что прожил лет, наверно,
пятьсот,
Потому что изведал нездешнее что-то.
Сумасшедший, безжалостный
мартовский снег
Закрывает ресницы
московским прохожим.
Что-то скрыть иль укрыть он желает,
похоже.
Он метёт день-деньской,
он метёт и метёт.
Лишь один необычный, седой пешеход
Не страдает от снежного круговорота.
Потому что прожил лет, наверно,
пятьсот,
Потому что изведал нездешнее что-то.